Книга известных художников М. Л. Плаховой и Б. В. Алексеева во многом отличается от научно-популярных книг и рассказов о путешествиях. Все началось с того, что профессиональные художники участвовали в научных экспедициях на научно-исследовательском судне «Дмитрий Менделеев» в Тихом океане, позднее — на корабле «Академик Курчатов» в Индийском океане.
Вверх и вниз "
по Амазонке.
Чрезвычайное
обстоятельство.
Память об океане
была прочной: стоило закрыть глаза, и над палящей синевой моря зависал горящий
диск. Тихими вечерами, скатившись по небосклону, садилось солнце в гнездо оранжевых
облаков, выбрасывая последние стрелы света. Сквозь расплавленную щель изливало
последний пульсирующий свет, и океан угасал, храня между спинками волн горячечный
блеск заката...
Впереди снова лежал путь за экватор, в страны, где северный ветер
несет тепло, а южный — прохладу, первый весенний месяц открывает осень, а исход
мая знаменует начало зимы. Солнце, бессильно лежащее на подоконнике московской квартиры,
вновь готово было испепелить, сжечь тропическим жаром наши тела и души.
Впрочем, пора было переходить от слов к делу, запасаться холстами
и красками, хотя, как утверждали шутники, на Амазонке понадобится лишь один зеленый
цвет!
Плахова
Это было так давно, что думается: а было ли вообще? Одноэтажный
особняк круглый, как праздничный пирог,
разделен на секторы-квартиры
с узкой полоской сада, где на каменных тумбах чудом сохранились блестящие зеркальные
шары — в них, как в комнате смеха, отражаются удлиненные или расплюснутые детские
лица. Чумазые, перепачканные горьковато-сладким соком
каких-то темных, похожих на рябину ягод, что гроздьями растут вперемежку с колючими
шипами. Узорная чугунная ограда окружает двор, сквозь решетку проросли искривленные
ветки старых деревьев.
Флигель особняка превращен в столярную мастерскую. День-деньской
визжат и скрежещут пилы, ветерок выдувает на мощенный булыжником двор мелкие, белесые,
как мука, опилки. Так и стоит в Москве на улице Мишина
этот не тронутый временем старый дом, застряв между прошлым и будущим, в Петровском
парке, ставшем ныне комфортабельным районом близ метро станции «Динамо». Хлопают
крыльями, купаются в лужах куры — водопровода нет и в помине, дом снабжает водой
водовоз. Рыжая флегматичная лошаденка с широкой плоской спиной запряжена в телегу
с деревянной бочкой, ждет покорно, пока жильцы наполнят ведра. Хлещет из отверстия
бочки вода, дремлет возница, зажав в кулаке деревянную пробку. Худая девчонка с
исцарапанными руками и коленками, с пышным бантом на голове долго примеряется, переминаясь
с ноги на ногу, и неожиданно ныряет под оглобли, согнувшись, проскакивает под брюхом
лошади. Все рассчитано точно, но бант касается лошадиного живота, и лошадь привычно
бьет по брюху ногой, ей кажется ползет назойливая муха.
Отделавшись хорошим синяком, девчонка летит кувырком под восторженные
крики ребятишек. Кто-то из стоящих в очереди женщин успевает наградить ее звонким
шлепком, что куда больнее и обиднее ленивого движения лошади.
Девчонка, перемазанная ягодами,— это я. И девчонка с бантом тоже.
Почему-то именно эта картина всплывает перед глазами, когда покосившийся старый
дом уже врос в землю и вокруг торопливо поднимаются многоэтажные корпуса. Наверное,
потому, что в те дни среди бесчисленных проказ и бесславно кончавшихся шалостей
все мы распевали неизвестно откуда взявшуюся дурашливую песенку: